Катарина весело глянула на него.

— Среди них был заметен раскол, правда?

Род кивнул.

— Гибелли, Маршалл, Глазго и Гвельф против Короны, остальные пятеро — за. По-моему, налицо две партии, Ваше Величество.

— Все верно, точно так, как разделились и их отцы, — Туан устало возвел глаза горе. — Сколько раз ди Медичи, Маршалл и Савой клялись в верности — и сколько раз нарушали свою клятву!

— И еще не раз нарушат, — негромко заметил Род. — Никогда не думали о том, чтобы посадить на их место новых лордов, Ваши Величества?

— Думали, будь уверен, — ответила Катарина, — и будь уверен, бароны поднимутся, как один, стоит нам лишить благородного звания и прав наследства любого из их числа.

— Да уж. Не везет, так не везет, — Род заглянул в бокал. — Проблема в том, чтобы заменить лорда, не сменяя род. Может быть, поможет то, что их сыновья содержатся здесь заложниками?

— Я тоже надеялся на это, — кивнул Туан. — Но этих не перевоспитаешь.

— А вот змей у себя на груди пригрели, — ядовито добавила Катарина.

— По крайней мере, так мы знаем, где они.

— Мы знаем, и где их родители, — покачал головой Туан. — Мне не нравится это, лорд Чародей. Все это предвещает войну. Этим злопамятным баронам не хватает только точки приложения сил, знамени, под которым можно собраться.

— Наш лорд аббат спешит поднять такое знамя — и ему поверят, считая, что за ним пойдет множество народа.

— Их разорвут, — сердито покосилась Катарина. — Наш добрый народ ценит и бережет наше правление.

— Конечно, вы принесли спокойствие простому крестьянину, — подыграл ей Род, — и в ходе успокоения ваша армия вытоптала не очень много посевов.

— И впрямь, не так уж и много, — кисло усмехнулся Туан. — Но наши подданные и в самом деле будут разрываться между Короной и сутаной.

— Монахи тоже.

— Но действия аббата скажут сами за себя! — бросила на него острый взгляд Катарина.

— У них нет выбора, — напомнил супруге Туан.

— Нет, это верно, — согласился Род. — Но не могу не думать о том, что многие хотели бы иметь такой выбор.

— Ты говоришь о тех монахах, которые сбежали и пришли в наш домен?

— Ну да, и о них, конечно, — Род помолчал. — Я думал и о тех, кто не совсем готов на такой разрыв, но в то же время не совсем одобряет то, что делает их добрый аббат.

— Что в нем доброго? — фыркнула Катарина.

— Немало, немало, — покачал головой Род. — Он всегда казался мне человеком с доброй душой, Ваше Величество. Правда, и с непомерной жаждой власти, с которой он не может совладать.

— Еще бы, иначе он не стал бы аббатом!

— А как же иначе? Но ведь были и такие аббаты, которых выбирали действительно за их святость. И кое-кто из них даже оказались неплохими администраторами.

— Хотелось бы мне знать, как они это совмещали, — вздохнул Туан.

Катарина понимающе взглянула на мужа:

— Умоляю, не слишком ломай над этим голову, — затем повернулась обратно к Роду.

— Все-таки, лорд Чародей, он никогда не казался мне человеком, который может воспользоваться завоеванной властью.

— И это верно, — согласился Род. — Кроме стремления завоевать положение, инициативы не очень много. И у него есть одна серьезная слабость.

— Какая же это? — сдвинул брови Туан.

— Мораль, к вашему удивлению. Власть для него важнее всего остального. Думаю, что он найдет оправдание, чтобы нарушить любой обет или даже любую из заповедей, если это укрепит его власть.

— Да-а, ты и в самом деле раскусил его, — помрачнела Катарина. — А что впервые натолкнуло его на мысль восстать против нас?

— Фраза из Писания, которую он ухватил без оглядки на остаток стиха, — с явным неудовольствием ответил Туан. — Не надейтесь на князей…[5]

Род воздержался от комментариев. Лично он был глубоко убежден, что искусавшая аббата муха — футурианский агент, но говорить это вслух не собирался. Их Величества в свое время не смогли воспринять концепцию, лежащую так далеко за рамками средневековых воззрений, и так прилежно старались об этом не думать, что уже почти позабыли. Рода это вполне устраивало — к тому времени, когда они смогут понять, ему не придется беспокоиться о том, что они знают этот секрет.

Катарина, однако, заметила, что Род чего-то не договаривает.

— Вы не согласны с нами, лорд Чародей?

— Я думаю, что это — естественное следствие разногласий между вами и клириками, Ваши Величества, — заерзал Род. Он не стал упоминать, что аббат, оставленный сам по себе, даже не нашел бы ни одного повода для разногласий. — Но это-то меня как раз особенно не беспокоит. Беспокоит то, что он дошел почти до бунта — но его способность сбить народ с пути истинного можно значительно приуменьшить, если дозволить нескольким монахам, не одобряющим его, проповедовать крестьянам в нужном нам русле.

— Славная мысль, лорд Чародей! — поднял голову Туан. — А есть ли у нас такие монахи, о которых ты говоришь?

— Они еще не готовы выступить против аббата, — предостерег Род. — В первую очередь нам надо разузнать, кто недоволен им в стенах монастыря.

— Узнай это, если сможешь, — властно посмотрела на него Катарина, — и выясни, что он намерен предпринять!

— О, думаю, что вы прекрасно догадаетесь об этом и сами, Ваше Величество.

— Я не догадываюсь, — Катарина взглянула прямо ему в глаза. — С тех пор, как он поднял против нас баронов, а затем, уже в преддверии битвы, повернул в другую сторону и присягнул нам на верность — с тех самых пор я отчаялась отгадывать его мысли.

Для Катарины это было очень неплохо, но Род и тут удержался от комментариев — учитывая, что он прекрасно знал, что именно заставило аббата передумать в прошлый раз.

* * *

— Его доблесть, лорд монастр!

Вошедший вслед за старым камердинером аббат удивленно поднял брови.

— Его светлость, старый Адам, его светлость! — баронесса Реддеринг выпорхнула из кресла и с распростертыми объятиями понеслась навстречу аббату. — И лорд аббат, а не лорд монастр!

— Еще чего? Если бы он был аббат, то правил бы аббатством, — проворчал пожилой слуга.

— Монастырь и есть аббатство — или в нем есть аббатство! — баронесса взяла аббата за руки. — Вы должны простить его, отец, — он стареет, и его разум…

— Не беспокойтесь, ведь я знаю Адама уже много-много лет, — снисходительно прервал хозяйку аббат. С улыбкой он повернулся к старику. — Что же касается прощения — разве это не моя прямая обязанность?